Рустэм Сулейманов

Рустэм Сулейманов — дирижер, скрипач и просто хороший человек. Любит подергать струны вашей души.

— Дирижер — этот человек, который управляет людьми палками.

— Палочкой! “Baton” называется.

— Ты когда-нибудь бил ею людей?

— Нет, ни разу, ты что. Есть, наверное, парочка ребят, кто мечтает об этом, но у нас подобные отношения не приняты.

— Есть ли специальный взмах палочкой, который означает «заткнись!»?

— Да, есть, он называется «замолчи» -  жест снятия, он совершенно фиксированный и ты правильно его ощутил — он один из самых волевых и жестоких жестов.

— Культурно ли стоять к людям спиной?

— Да, культурно. Дирижерская профессия из музыкальных профессий одна из самых молодых. Но, как бы парадоксально это не было бы, она же является самой консервативной, стоящей на защите таких академических искусств как симфонический оркестр, опера, балет, оперетта; жанров, которые просто умирают сейчас. Именно дирижеры хранят традиции, знания, передают исполнительский опыт; именно дирижеры являются воплощением педагогики, интерпретации, музыкальной интуиции.  Дирижер это комплекс -  комплекс музыканта, исследователя, интерпретатора, философа, руководителя.

— Носишь ли фрак в повседневной жизни? За кефирчиком с утра, например?

— Нет, конечно. Он у меня очень крутой, сшитый в Швеции на заказ и стоит бешеных денег. Я его берегу и стараюсь минимизировать его использование.

— Наверняка ты виртуозно владеешь палочками для суши.

— Естественно. К тому же я люблю японскую культуру, много раз бывал в Японии и кушать ими научился именно там. Токио — мой любимый город.

— Вылетала палочка из рук?

— Вылетала, и один раз даже упала на голову альтиста. Слава богу, им оказался мой друг Виталик, который просто улыбнулся, когда она щелкнула его по затылку, поднял ее и вечером я его угощал пивом.

— А фехтовать умеешь?

— Нет. Совершенно не умею, хотел бы научиться. Ножом орудую хорошо. Есть дирижёры - фехтовальщики, в России их несколько человек. Виртуозное владение палочкой очень далеко от фехтования. Поэтому дирижер-фехтовальщик или дирижер-”рапирист” , как мы их называем  - это ирония: так мы подкалываем плохих дирижеров, которые машут ею как Михаил Боярский в “Гардемаринах”.

— А балерины к тебе в оркестровую яму никогда не залетали со сцены?

— При мне не падали, однако случаи такие бывали. К балеринам отношусь тепло и немного больше, чем тепло, я же нормальный человек. И пристально за ними слежу. Слежу, чтобы они не подходили ближе   этой вот полосы перед рампой, где линия железного занавеса на сцене.

— Как долго учиться играть на треугольнике?

— Очень долго. Восемь лет в детской музыкальной школе, четыре курса училища или колледжа, потом пять лет консерватории. Вот и считай! Столько лет они учатся, чтобы играть на треугольнике, и то у них не получается. Помнишь эту   шутку про кафедру бубна у «Уральских пельменей»?  Очень тонко они все это выразили в своей миниатюре. На самом деле -это все шутки: ударники перкуссионисты учатся играть на многих видах инструментов - там целый арсенал.

— Где послушней музыканты взмаху руки, в нашем Театре оперы и балета или в Национальном симфоническом оркестре РБ?

— Конечно, в Национальном симфоническом. У коллектива право сейчас колоссальные проблемы. Два этих оркестра находятся в одном городе, но у них совершенно различный подход к музицированию, к работе, к труду. Это удивительно. Ведь люди учатся у одних и тех же преподавателей и заканчивают одни и те же учебные заведения. Думаю, что связано это с тем, что оперному театру уже восемьдесят лет, у него были очень сложные периоды плюс у него свой, особенный функционал - оркестр в театре является аккомпанирующим органом для спектаклей: для оперы  и для балета. А Национальный симфонический оркестр — это как автомобиль Феррари по сравнению с оркестром оперного, который в данном случае является медленным мощным американским трейлером. Симфонические оркестры — молодые, шустрые. Спортивные, что ли. Соответственно, отсюда и совершенно разные типы дирижирования, разная скорость, разные принципы работы, отношения к исполнительским традициям разные.

— Все ли хорошо с классической музыкой в республике?

— Есть проблемы, это основной вопрос, которому я очень много уделяю времени. Классика умирает и ей, чтобы выжить, нужны какие-то существенные трансформации, ей нужно помогать: финансово, идейно, поддержкой с помощью медиа-ресурсов. Академическим коллективам нужно искать новые формы, чтобы они продолжали звучать и зарабатывать. Просто играть популярные каверы на Фредди Меркьюри или саундтрек к фильму “Звездные войны” — это эффект зажженной спички, которая очень быстро догорит. Поэтому нужно все время что-то придумывать, изыскивать. Классику оркестры перестали исполнять, и театр перестал ставить классические спектакли. В республике есть учебные заведения, есть хороший преподавательский состав, много талантливых детей, искренне желающих заниматься музыкой. посвятить себя ей. Мы их обучаем, тратим невероятное количество времени и нервов на них, но затем, в итоге, эти дети  уезжают. Доучившись, уезжают в Казань, в Петербург, в Москву, за рубеж. Уезжают даже в Тюмень! У нас перманентные кадровые потери. Главное, что чиновники ничего не делают. Это беспокоит не только меня, это головная боль преподавательского состава; всех, кому небезразлична классическая музыка. Очень острая тема - мы теряем людей, которых нельзя терять.

— Рустэм, почему ты решил уйти в индивидуальный проект?

— Во-первых, я слишком долго был в бюджетной сфере. Во-вторых, меня уволили как с должности главного дирижера Театра оперы балета, так и с должности худрука и главного дирижера Национального симфонического оркестра РБ. У меня были очень сложные отношения с чиновниками разного уровня и ранга, которые всегда оканчивались проблемами для них. Бесполезные пустые совещания, постоянный их фейк и щеконадувательство для меня неприемлемы, и поэтому я для них по юности своей был чрезвычайно неудобен. Как один из нынешних вице-премьеров говорит: дескать, - “Рустэм не умеет разговаривать”, я прекрасно разговариваю — у меня хорошие навыки деловых переговоров и отличная риторика. Все их совещания и оперативки — они для того и нужны, чтобы что-то решать, что-то обсуждать и реализовывать, а не говорить, что все у нас хорошо, кругом все прекрасно. И мы расстались. Индивидуальные проекты — это поиск себя. Я сильно раздвинул собственные горизонты, в том числе — в самой музыке. Если раньше я думал, что музыка — это только Моцарт,  Бетховен, Шенберг  и Малер, то сейчас оказалось, что музыка намного шире. Я вышел за рамки своего консерваторско -консервативного мышления. Это оказалось очень полезным, удивительный опыт.

— Насколько востребована скрипка как инструмент и готовы ли люди платить за искусство.

— Готовы. Скрипка была, есть и будет и никуда не денется. У нее есть серьезные конкуренты как электрогитара, саксофон, например, или этнические инструменты - курай или какой другой инструмент, эстрадные виды музыки. Но скрипка их кладет всех на лопатки, потому что это чудо акустической инженерии и вершина исполнительского искусства.

— Можно ли обмануть слушателя?

— Можно. Все всегда это делают. Девяносто пять процентов этих фейковых исполнителей и певцов бесконечно обманывают зрителя, потому что тот не разбирается в тонкостях. С этим я тоже стараюсь бороться - это многим не нравится; моим псевдоколлегам некоторым, чьи имена могут появиться в моих тех или иных статьях - я пишу публицистику иногда. Многие исполнители вообще не имеют музыкального образования или имеют семь классов музыкалки-  умеют три аккорда и три ноты петь, что не мешает им идти в звукозаписывающую студию и делать идиотскую аранжировку. И выступают они на концертах, активно внедряются на ТВ, в радиокомпании, в интернет-порталы, разворачивая собственное эго. Появляются поклонники и потребители. Настоящее и ложное искусство очень похожи.

— Никогда не хотел найти настоящую работу?

— У меня самая лучшая работа. Все мечтают быть дирижерами! Управлять огромными оркестрами, руководить целыми театрами. Тем паче, вхожу в крутую десятку дирижеров страны. Я мог бы поменять профессию дирижера в оркестре на профессию тореадора на арене!

— Вы отбираете канифоль у паяльщиков?

— Канифоль у нас крутая, ее делают в Вене специальные мастера, которые занимаются ею уже более пятисот лет. Она очень дорого стоит, хотя бывает, что и она трескается, ломается. Паяльщики могут использовать нашу канифоль. Мы их — нет.

— Какая песня у Фейса твоя любимая?

— У кого?!

— Есть такой башкирский знаменитый рэпер.

— Это который уехал в Москву? Знаю, занимается совершенно идиотской песенной культурой, которой не существует. Меня больше всего удивляет, что у молодых групп и певцов сильно сокращено количество времени песни, треки все короче и короче. Клиповое мышление настолько сузилось и ушло внутрь самого себя, что они не могут себе позволить нормальные, полноценные песни, не говоря уже о больших формах вроде симфонических саундтреков или сонатных циклах, которые могут длиться пятнадцать, двадцать или сорок минут. Я не говорю, что Фейс должен писать симфонии (смеется). Нет конечно, но, извини меня, написать песню всего в две минуты обозначает нам, что ему нечего сказать! Не можешь тематически развить материал, у тебя нет слов для песни — то какой же ты музыкант и какой же ты рэпер?! Матерная речевка, подтверждающая твою шизофрению и твой цинизм по отношению к той девушке, о которой ты поешь — это не есть музыка, это просто псевдокитч и типа вызов. Или другой там есть парень -”RNT”, Ринат. Пытается ловить хайп  на том, что якобы реализует башкирский рэп, на башкирском языке. Рэпер - это текст, слова, мысли и лирика. Когда нет ни музыки, ни слов -это уже вновь тот обман зрителя, о котором мы с тобой говорили. Я отношусь к подобным артистам со всем своим неприкрытым отвращением, ибо они душат общество своим цинизмом, своим дилетантством и ведут умы молодежи к тупику. Самая обычная самодеятельность.

—   Я видел, как ты отплясывал под группу «Ленинград». Что еще ты любишь вне классической музыки?

— Ты знаешь, я много чего слушаю. Классику я слушал первые тридцать лет, последние годы я стал более всеяден. Узко мыслил, потому что мне нельзя было пускать другую музыку внутрь себя. На «Эхо Москвы» у меня спросили, что я слушаю в авто. И я ответил, что совсем ничего. Я им объяснял, что если я послушаю свою любимую «Depeche Mode» в машине перед репетицией, то потом будут искать эти их находки, разработки этой группы и реализовывать в своем творческом процессе. Для нас это крайне важно и этого нельзя делать. Так запросто можно заболеть каким-то музыкальным элементом, что он может начать проявляться и в работе с симфоническим оркестром, с классическим квартетом или с рок-командой. Совершенно недопустимо. То есть,  если псевдомузыканты, псевдоди-джеи, псевдорокеры и рэперы копируют друг у друга элементы и удачливые находки, то мы делаем наоборот - мы их ищем сами и не допускаем плагиата. Сейчас, накопив достаточный опыт, знаю, что ни «Депеши», ни “Bon Jovi”  со своими прекрасными гитарными тембрами, ни Бейонсе никак не повлияют на мое видение музыки и исполнительство. Нынче мне все это интересно, музыка же не стоит на месте, она все время движется. Еще слушаю много country-музыки, много этники всякой, не только нашу, но и ту, что идет из других стран через века: Норвегия, Англия, Дания, все, что было до доминанты католической церкви. Меньше меня интересует восточная традиция: ни арабская,  ни турецкая мне неинтересны, кроме суфизма -  в суфийской музыке много хороших глубоких мыслей.  А в машине я слушаю ветер, двигатель, и  себя, внутри.

— В Башкирии очень много медведей. Сколько ушей в год они примерно отдавливают?

— Я знаю парочку ребят из нашей сферы, которым так отдавили уши, что приходится их постоянно спрашивать: не встречались ли они случайно с гризли?! (Смеется). Или с пандой, или с коалой, или с белыми полярными медведями?!... Правда! Они реально думают, что они супер, что у них хороший слух!

— Сколько раз в неделю ты елозишь смычком?

— Постоянно. Каждое утро, у меня день с этого начинается. Лучше сразу привести руки в порядок и бежать по делам. Это мышечная гигиена, из формы можно вылететь очень быстро. Поэтому всегда приходится следить за своими мышцами. Глаза мои всегда смотрят внутрь моего тела, как у спортсменов. Скрипач играет не только головой или сердцем, он еще играет мышцами рук, мышцами спины, мышцами ног. Приходится очень внимательно за этим следить. И я знаю о физическом устройстве организма достаточно много, о строении мышц, суставов, как они перекатываются, во что они превращаются, какой палец куда идет, как они развиваются и это очень сильно помогает при исполнении. Своим ученикам я тоже постоянно это даю. Мы ходим на худграф, к своим коллегам-живописцам, и изучаем вместе с ними анатомию мышц и строение тела.

— Как относятся соседи к твоему ежедневному пиликанию?

— Ты знаешь — очень хорошо. Я живу на самом верху, вижу, как Караидель впадает в Агидель, вижу, как садятся и взлетают самолеты. Подо мной живет очень клевая семья, оба ребенка там занимаются музыкой в той же школе, в которой учился я. Поэтому у нас проблем нет, они там трынькают каждый день, я тоже трынькаю. К тому же я использую часто демпферы, специальные такие глушители, и сурдинки. Скрипка перестает звучать совершенно, она только зудит под ухом и все.

— Есть ли будущее у башкирского рока?

— Как может быть будущее у того, у чего нет настоящего и тем более не было прошлого? (смеется). Хотя прошлое является предметом исследований, конечно. Теоретики будут об этом писать, и я чувствую эти веяния. Музыка семидесятых и восьмидесятых интересна, начала двухтысячных; речь не о нормальных группах вроде “Outrider” или “Нечто”, а о тех, которых сегодня нет — “Ант”, “Дервиш”. Только дело в том, что роком они не являются. В целом по стране такая же картина! Рок — это совершенно конкретный четкий жанр. Тема совершенно избита, но не раскрыта. Просто у нас всегда существуют попытки напялить на себя что-то уже существующее и дико модное. Допустим, я умею свинговать и импровизирую хорошо — что же, я теперь сразу джазмен?! Конечно, нет. Человек, умеющий играть не пять, а тридцать аккордов, имеющий даже собственную студию, и обладающий хорошим тембром голоса по умолчанию не является рокером. Я вот стихи пишу, но никто этого не знает. Пишу, видимо, для себя, но не выставляю же себя поэтом. Издавать книгу мне стыдно, не потому, что я стесняюсь или это плохо написано, а потому что неприемлемо, это как же   я издам книгу, в той среде, в той сфере, где имеются свои профессионалы: писатели, поэты. У них и без того острая ситуация, пусть они сами там пишутся, издаются. Та же Марианна Плотникова — прекрасный поэт, Айдар Хусаинов - потрясающий человек. Или у меня есть два небольших романа, и что я?! Пойду и скажу Игорю Савельеву — «Игорь, у меня есть два клевых романа, не хуже твоих, прочти их, или - давай соревноваться?!» Еще у меня есть квартеты, четыре прекрасных струнных квартета, которые я сочинил в начале 2000-ых.

— А если твои стихи и сочинения   действительно хороши?

— Ну и что? Я дирижер и скрипач, мне моих двух ипостасей достаточно. Мы начали про российский рок-мысль хочу добавить. Кипелов, Б.Г., Кинчев, Корноухова, братья Самойловы и другие наши те коллеги очень часто и достаточно близко приближались к тому правильному звучанию, к тому что они слышали внутри себя, они знали, как должно звучать, искали это, находили внутренним чутьем, но вот с реализацией у команд вовсе беда, играть-то на гитаре надо уметь, не просто трынькать ее как балалайку. Собственно, именно Цой определил направления и векторы развития музыки этих субкультур. От него пошла и трехаккордовость современная, и узость музыкальной материи, и красота стихов, и смысловая нагрузка, и разнообразие стилистическое и много чего еще. Они как только нащупывают свои индивидуальные черты, правильное свое субъективное в роке — так сразу и сдаются в угоду рынка: продюсеры их манят продажами и quasi-славой, города и залы привлекают их деньгами и все, крышка захлопнулась - еще одно дарование брошено на сковороду попсово-кислотной поджарки. Так будет со всеми. Поэтому у нас нет рока. Зато у нас есть джаз, блюз, есть различные формации этники, с синтезом и без. Не случайно, именно ближе всех к чистому жанру рока оказалась, как ни странно, Земфира Рамазанова, но и она остановилась - новое пишется мало или не пишется вовсе; ездит, гастролирует  и поет все то, на чем сделала свою славу. Думаю, ей просто нужно время, я ее знаю хорошо, у нее сильные эмоции, думаю, через пару сезонов выдаст нам новые синглы.

— Где самый отзывчивый и классный слушатель для тебя?

— В Петербурге. Публика очень воспитанная, строгая, публика настоящая, которая во всем разбирается. Там очень приятно выступать, они следят за сюжетной нитью, за повествованием, следят за интерпретацией произведения и это отчетливо видно. Можно услышать, как дышит зал. Такой пример — однажды я присутствовал в Мариинке на балете «Весна священная», дирижировал Гергиев. Знаменитый небольшой балет Стравинского, он любил национальные и компактные формы в молодые годы. Сюжета нет - есть содержание: толпа юношей и девушек-щеголих   выберет избранницу, которая станцует и убьет сама себя, жертва языческим богам. У Стравинского это решено в музыкальном пространстве просто фантастически — стихийно: все гремит, шумит, гудит, слышно, как бревна в поле и друг о друга ударяются — настолько эффектно. И в самом конце Избранная начинает повторять один и тот же элемент, даже не “па”, а один и тот же жест - скок. Для пущей страсти этот прыжок Нижинским решен очень коряво, специально меняется ритмический рисунок — очень опасная такая штука. И дирижеры там часто промахиваются, даже без балетной труппы. Они стараются выучить партитуру как математики и наизусть, могут дирижировать без партитуры. Полная Мариинка - все этажи забиты, публика местная, не туристы, следовательно, знающая и чувствующая. Идет этот сольный финальный номер избранной, где страшная судорога от близости смерти охватывает девственницу. Она скачет, делает так ногу, потом опять прыгает, потом опять ногу, которую ей еще нужно завернуть внутрь, и тут Гергиев чуть-чуть локоть не туда повел, совсем чуть-чуть в его дирижировании появилось сомнение. На это молниеносно спонтанно реагируют оркестранты, Гергиев пытается собрать их обратно и собирает, но той заминки в полсекунды было достаточно, чтобы балерина прыгнула на одну сотую доли раньше, она ведь тоже ориентируется по музыке. Первый прыжок чуть раньше, второй, третий, четвертый – чуть раньше. Ты не представляешь, что было в зале — как в футболе - тихое и мощное такое «Аааааах» прокатилось волной. Петербургский зритель — он разбирается, понимаешь?!

— Существуют ли такие экспрессивные композиции для тебя, после которых, в конце, в чувствах, хочется разбить скрипку об пол сцены?

— Нет, нет конечно. Скрипка — она же всего лишь инструмент. Инструмент не только музыкальный, но и инструмент достижения цели - задеть струны другого человека, слушателя. Она ни в чем не виновата. Она живет своей собственной жизнью: ее мастер сделал, дальше она сама по себе -  мы на ней поиграли, дальше она опять сама по себе. Это просто как троллейбус, который прицепился рогами своими к линии электропередач и прокатился какой-то свой участок, затем отцепил рога и встал на ночь. Тоже самое у нас — мы лишь какое-то время им принадлежим, какое-то малое время. Мы умираем, а они идут дальше.

— Ну и последний вопрос — А «Мурку» можешь сыграть?!

— Могу! (смеются)